Яков Миркин - о том, как любили великие писатели

"Однажды я проснулась от соловьиного пения под моим окном. От луны было совсем светло. Я села на низкий подоконник. Мне казалось, что захлестывающее чувство счастья сейчас унесет меня в открытое окно и я разорвусь на куски - распадусь звездной пылью и лунным сиянием. От счастья.

Мне вдруг стало страшно, я спрыгнула с подоконника, добежала до кровати, забралась в нее и натянула одеяло на голову, спасаясь от непомерного чувства счастья. И сейчас же заснула.

Но и во сне чувство счастья не покидало меня. Все, что я с детства желала, все, о чем мечтала, вот-вот исполнится. Я стояла на пороге. Скоро, скоро и я смогу сказать:

- Сезам, откройся!

Скоро и я буду поэтом. Теперь я в этом уже не сомневалась. Надо только немножко подождать. Но и ожиданье - уже счастье, такое счастье, или, точнее, такое предчувствие счастья, что я иногда боюсь не выдержать, не дождаться, умереть - от радости" (И. Одоевцева. Избранное).

Будем коллекционировать счастье. Вот счастье насмешливой женщины. Она наблюдает за жизнью, смеясь. Авдотья Панаева? Она самая. Как-то раз играли у нее в преферанс Белинский и проч. И к ним "в каком-то экстазе" явился Тургенев:

- Господа, я так счастлив сегодня, что не может быть на свете другого человека счастливее меня!..

"Оказалось, что у Тургенева очень болела голова, и сама Виардо потерла ему виски одеколоном. Тургенев описывал свои ощущения, когда почувствовал прикосновение ее пальчиков к своим вискам. Белинский не любил, когда прерывали его игру, бросал сердитые взгляды на оратора и его слушателей и, наконец, воскликнул нетерпеливо:

- Хотите, господа, продолжать игру или смешать карты?

Игру стали продолжать, а Тургенев, расхаживая по комнате, продолжал еще говорить о своем счастье". На что Белинский "с сердцем сказал Тургеневу:

- Ну, можно ли верить в такую трескучую любовь, как ваша?" (А. Панаева. Воспоминания).

А мы верим. Верим в великую любовь к Полине Виардо, верим в великую русскую литературу, которая всегда нам расскажет, "Что делать".

А могла бы и не рассказать. Как-то раз Некрасов, получив рукопись "Что делать?" у Чернышевского, потерял ее, когда вез ее на дрожках в типографию. "Черновой рукописи не имелось, - сообщает нам Панаева, - Некрасов был то мрачен и молчалив, то вдруг начинал говорить о трагической участи рукописи, представляя себе, как какой-нибудь безграмотный мужичок поднял ее и немедленно продал за гривенник в мелочную лавку, где в ее листы завертывают покупателям сальные свечи, селедки, или какая-нибудь кухарка будет растапливать ею плиту и т. п.".

Дали объявление в "Полицейские ведомости". "Обронен сверток, в котором находились две прошнурованные по углам рукописи, с заглавием: Что делать. Кто доставит этот сверток в означенный дом к Некрасову, тот получит 50 рублей серебром". И она нашлась! "Лакей пришел сказать мне, что какой-то господин спрашивает редактора. Я поспешила выйти в переднюю и увидала пожилого, худощавого господина, очень бедно одетого, с отрепанным портфелем под мышкой. Можно было безошибочно определить, что он принадлежит к классу мелкого чиновничества. Я его спросила - не рукопись ли он принес?

- Да-с... по объявлению, - конфузливо отвечал он. Я успела узнать, что у чиновника большая семья: шесть человек детей и старуха мать, что он лишился казенной службы вследствие сокращения штатов, и теперь занимается в одном ведомстве за 35 рублей месячного жалованья, и на эти деньги должен содержать всю семью". Рукопись у чиновника оказалась не с собой, ему дали 50 рублей на извозчика и срочно отправили за ней домой.

"Лицо Некрасова просияло, когда он увидал рукопись в руках вошедшего чиновника. Он отдал ему деньги, взял рукопись и стал пересматривать, в целости ли она. Надо было видеть лицо чиновника, когда в его дрожащей руке очутилась такая сумма денег, вероятно в первый раз. Он задыхался от радостного волнения и блаженно улыбался; но однако торопливо возвратил 50 рублей Некрасову, проговорив:

- Это-с, что вы мне дали прежде.

Некрасов и позабыл об этих 50 рублях.

- Оставьте их у себя, пожалуйста! - отвечал Некрасов. - Есть у вас дети?

- Много-с!

- Так это им от меня на игрушки.

- Господи, господи! думал ли я, поднимая с мостовой рукопись, что через нее мне будет такое счастье! - проговорил чиновник и стал благодарить. Если бедный чиновник был счастлив, то Некрасов, конечно, не менее его".

Подумать только, мы могли не штудировать "Что делать?" в школах, и вся бы российская история пошла бы по другому пути! Счастье это было бы или несчастье? Никто этого не знает, но мы бы точно не родились, если бы маленький господин, бедный чиновник, не нашел свое счастье - рукопись "Что делать?" на петербургской мостовой, за 100 (50 + 50) рублей.

Насмешливая, умная, резкая и счастливая - пошутить. Авдотья Панаева! Трогательная, с черным бантом за рыжиной, со всем счастьем предвкушения - Ирина Одоевцева! А есть ли другое женское счастье? Да, есть. Нам пишет Верочка Фигнер, красавица. "Не испытывал ли каждый такого периода, когда без умствований и самоугрызения так просто хочется, стоя на вершине храма, сыпать золото добра вокруг себя? Хочется, чтоб окружающее было в гармонии с тобой, было здорово, весело, красиво и сильно. Наибольшее счастье наибольшего числа людей должно быть целью каждого человека" (В. Фигнер. Запечатленный труд).

Авдотья Яковлевна Панаева, 1841 г.Наблюдала за жизнью, смеясь.И в этом было ее счастье. Фото: museumpushkin.ru

Вопрос только, как это сделать? Это как раз то счастье, - мы знаем, - которое может обернуться насилием, страданием, смертным грехом. У нее это случилось, она страдала, ей было воздано одиночеством и заточением. И все-таки счастье, восхитительное в молодости счастье - я жертвую собой для всех - у нее было.

Стоп! Лучше всего, пожалуй, о главном счастье - любви. Счастье, стоящее над всеми счастьями. "Будь здоров, родной мой, милый мой писатель. Будем ждать кусочка счастья, подождем "зарю новой жизни"! Мне делается невыносимо тоскливо. Целую тебя, дорогой мой, крепко, горячо. Люби меня и думай хорошо обо мне. Мы будем счастливы" (11 октября 1900 г. Ольга Книппер - Чехову).

"Будь здоров, счастлив, любовь моя. Целую тебя много раз, целую голову, и грудь, и глаза и долго смотрю в них. Твоя собака" (Ольга Книппер - Чехову, 8 ноября 1901 г.).

Пусть будет именно это счастье, - в любом пространстве и времени. Пусть оно не заканчивается, пусть каждая - и каждый - из нас получит в полной мере его, именно так, как это должно быть по праву рождения и - наслаждения - в самые разные времена.

Источник